Не заладился день

Охота времен начала перестройки, ускорения и гласности.   

1

То ли очередной порыв ветра был сильнее предыдущих, то ли подул он как-то не так, по-особому, только ком снега соскользнул с сосновой иглистой лапы и угодил точно на голову Виулу Макееву, сделавшему первую, самую главную затяжку последней беломорины. Ее он долго и тщательно готовил к употреблению, набивая остатками высыпавшегося в мятую пачку табака сморщенную, местами надорванную бумажную трубочку. Снег обжег шею, лицо, залетел за воротник старенькой телогрейки и холодными струйками потек между лопаток.

- Да чтоб тебя, - пробормотал Виул.

Кончик мундштука выбитой из пальцев папиросы торчал из сугроба.

- Не заладился сегодня день, - с горечью подумал Виул. С самого утра Марфа скандал закатила: печь в хате дымит – не продохнуть, колонка замерзла – воду нужно таскать из колодца метров за сто, ей стирать – а он, видите ли, на охоту собрался. В веранде с осени стекло одно не вставлено, ветер гуляет – на газу огонь задувает, а ему хоть бы что, лишь бы с дому сойти. С одной стороны, конечно, права баба: и печь дымит, и колонка замерзла. Да только что он, Виул, мог сейчас с ними сделать? Печи уже, почитай, два десятка годов, еще с батей покойным клали, кирпичи прогорели, колодцы позабивало сажей, «комин», трубу, то есть, перекладывать давно пора, а где кирпича-то взять. Был в соседней Богревке кирпичный заводик, давал какую-никакую продукцию, качества не ахти, конечно, какого: то до черноты глину пережгут, то, наоборот, не дожгут – кирпич белесый, чуть-чуть розоватый, не колкий, от удара на мелкие кусочки рассыпающийся, зато везти недалеко, и цена сносная. А поставишь мужикам пару пузырей «белой», так сотню кирпичей сверх выписанного нагрузят – выпить ведь все хотят. Вот только не понравилось городскому начальству, что вид он портит, когда они, значит, по шоссе едут, пейзаж им, понимаешь ли, не нравится – в три дня от заводика ничего не осталось. Хоть бы оборудование вывезли – все в землю закопали, бульдозерами сровняли. А людям взять – ни-ни. Пейзаж стал красивым, елочки посадили, вот только кирпича красного теперь в районе днем с огнем не сыщешь. Да что там кирпича – стекла в оконце вставить, и того нет.

- Э-эх, жизнь! – в сердцах сплюнул Виул. И Флейта куда-то подевалась, уж час как с голоса сошла за русаком матерым. Виул отдуплетился по нему в горячке, далековато, метров за семьдесят, за что себя ругал теперь: уж больно патроны дорогие, раз пальнешь – буханка хлеба полетела. Погорячился. Флейта зайца увидела, завизжала, зацехлила и за ним в овражек, за березовый колок: «Ай-ай-ай-ай!» - затихла вдали. Сучонка не вязкая, молодая еще, должна уж скоро вернуться.

Виул осторожно вытащил из сугроба то, что осталось от папиросы, бережно высыпал в кулак чудом задержавшуюся в ней щепотку табака и стал искать по карманам газетный листок. Тот, к счастью, оказался в рубахе и был почти сухим. Ловко свернув самокрутку, Виул выудил полиэтиленовый пакет со спичечным коробком и с третьей попытки закурил. Вдали прозвучал выстрел. Как раз в том направлении и погнала Флейта русака.

- Эх, - вздохнул Виул, - не заладился день. Забрал, видать, кто-то моего зайчишку.

И прежде, бывало, не часто соблюдали охотничью этику, правила неписаные, одно из которых гласило: «Добыл зайца из-под чужой собаки – отдай его владельцу пса, а он тебе патрон вернет». А теперь-то уж и подавно никто не вспоминает. Охотник пошел корыстолюбивый, не гон послушать едет,  душой отдохнуть, а за мясом. Да еще норовят и собаку в машину затолкать, свезти. Ружья красивые, снаряжение дорогое, боеприпасы иностранные, а душонки мелкие. Пешком снег топтать да грязь месить – ниже их достоинства. На машине за зверем погоняться да стрельнуть кого покрупнее – какая уж тут этика?!

С месяц назад, еще по чернотропу, подлетели такие охотнички к Виулу на джипе иностранном.

- Дед, куда олень побежал? – глаза осоловелые, морды красные. Так он им и сказал. Махнул рукой в другую сторону, на Чертово болото, мол, там ищите. Они по газам – только грязь в разные стороны.

Оленя этого Виул видел несколько раз и имя ему даже придумал – Константин. Глаза умные, рога здоровущие, темно-коричневые, корона наверху, гордо вышагивает, не зря «благородным» кличут. Чтоб такую красу, да в руки этим живодерам – ни в «жисть»! Засели они в болоте, ночью уже из колхоза трактор гусеничный пригоняли – джип вытаскивали.

Докурил Виул самокрутку, пока пальцы позволяли – маловато, конечно, да что поделаешь, взял в руки свою пошарпанную курковку, раскрыл, достал из нее патроны и заглянул в стволы. Как и думал – те оказались забиты упавшим с ветки снегом. Виул похвалил себя за предусмотрительность: еще в юности дружок его, Витька-беспалый, погнался за лисой подраненной. Бежал метрах в двух от нее, все пытался стволом ружья ударить, зацепился за колоду какую-то, в снег упал, подхватился, а лиска уж метрах в пятнадцати в ельник заскакивает. Витька сложился, «гакнул» - ружье в одну сторону, он в другую, лежит в снегу, не шевелится. Виул сильно тогда испугался, думал, помер дружок. Однако зашевелился тот, застонал, на четвереньки встал, головой трясет. Снега зачерпнул, а тот весь алый сразу стал: на левой руке у двух пальцев первых фаланг нет, кровища хлещет. Перетянули руку ремнем и домой, хорошо недалеко от деревни отошли, а там, на Витькино счастье, электрики из района разрыв ЛЭП искали, они его в больницу и завезли. С тех пор и прозвали его Витька-беспалый. Ружье Витькино Виул на следующий день из снега откопал, забрал колодку на запчасти: ствол разорвало, приклад раскололся. Тогда с оружием проще было – никаких разрешений не требовалось. Старое ружье выбросил – новое в универмаге купил.

Набрав побольше воздуха, Виул выдул из стволов снежные цилиндрики, вставил на место патроны и… замер. Вдали снова ударил выстрел, потом еще один, а затем, как в фильмах про войну: «Так-так-так-так», - автоматная очередь.

- Во дают, - присвистнул Виул. – Это уж, наверняка, не по моему зайцу.

Он закинул ружье за плечо и неторопливым шагом тронулся в том направлении, где сошла со слуха Флейта.

2

- Ушел лось, ушел, - Петр Петрович зло сплюнул и выматерился. – И как я мог промазать? – снова и снова терзал он себя, не зная, на ком сорвать злость.

Водитель Володя напряженно вглядывался в заснеженное поле, желая уберечь джип от встречи с валуном или занесенной промоиной. Начальник милиции деловито менял рожок автомата. «Придурок, - подумал Петр Петрович. - Нашел из чего по зверю стрелять, пульками малокалиберными лося не повалишь, махину такую».

Зажавшись в угол, виновато глядел в боковое окошко егерь. «Еще один придурок, - все больше распалялся Петр Петрович. – Что он там вякал про закрытую на лося охоту? Для кого закрыта? Для меня, Хозяина района? Скажу Никитке, пусть увольняет. На хрен мне такие егеря нужны?»

- Останови, отлить надо, - рявкнул Петр Петрович на водителя.

Тот нажал на тормоз, да так резко, что ствол карабина Петра Петровича ударил по лобовому стеклу. На месте удара образовалась маленькая лучистая звездочка.

- Придурок! – заревел Петр Петрович и замахнулся.

Володя втянул голову в плечи. Подержав руку со сжатым кулаком над собой, словно желая сказать по-испански: «Но пасаран!», Петр Петрович оглянулся на начальника милиции, егеря и, передумав бить, плюнул себе под ноги и вылез из машины:

- Придурки! Все придурки!

Не успел он накинуть капюшон канадской пуховой куртки, подарок зятя, как с верхушки ближайшей сосны (машина остановилась на опушке леса) сошла снежная лавина, которая закончила свой путь на голове Петра Петровича. Потоку матерной брани, вырвавшемуся из уст председателя райисполкома, позавидовал бы любой боцман российского Императорского флота.

«Что за день такой гадский? – пытаясь достать быстро тающий снег из-за шиворота, думал Петр Петрович. - С самого утра Эльвирка скандал закатила. Ей, понимаете ли, в Области нужно платье новое забрать, а я водителя на охоту свожу. Целых три шкафа тряпками набила, некоторые ни разу не одела, только моль разводит. Да и зачем ей платья? Разжирела, дура, что свиноматка. Цепей золотых на шею навешала и думает,  красавицей стала. Тьфу, стерва!»

«По лосю промазал, снег за шиворот, компания из одних придурков, выпить не с кем – все одно к одному. Не заладился день. Надо будет хоть вечером к Светочке заехать, душу отвести», - мысль эта несколько успокоила и даже развеселила Петра Петровича.

Справив нужду, он забрался в джип. Не глядя на спутников, устроился на сиденье поудобнее, помолчал несколько секунд и вдруг резко повернулся к егерю.

- Где у тебя еще звери есть?

Поежившись под начальственным взглядом, егерь глубоко вздохнул и почти шепотом пролепетал:

- Петр Петрович, давайте посмотрим следы того лося, по которому стреляли, может, подранок. Мне кажется, что он после выстрелов дернулся, -  егерь преданно смотрел в глаза грозному предрику.

Тот затуманил взор мыслью, потом кивнул водителю:

- Давай!

- Стой! – возбужденно закричал начальник милиции и передернул затвор автомата.

- Собака!

- Где?

Все прильнули к окнам джипа.

- Да вон же, по полю бежит, метрах в ста от нас. Сейчас я ее из калаша, - и он неуклюже начал выбираться из машины.

- Подожди! – рявкнул Петр Петрович. – Я сам. Что ты ей сделаешь своей пукалкой?

Начальник замер.

Петр Петрович, нажав на кнопку, опустил боковое стекло, выставил ствол карабина и начал выискивать цель в оптику.

- Петр Петрович, - запричитал егерь бабским голосом, - это же охотничья собака, гончая. Я ее хозяина знаю, он из нашей деревни, старый охотник, с моим батькой дружил. Кроме зайца и лисицы не трогает ничего. Виулом кличут.

- Кого, собаку? – не отрывая глаз от окуляра прицела, ухмыльнулся Петр Петрович. Палец его начал давить на спусковой крючок.

- Собаку Флейтой звать, - зачастил егерь. – А Виулом – хозяина.

Хлестко ударил выстрел. Гончая закрутилась на месте, хватая себя за правую ляжку.

- Обзадил, - констатировал начальник милиции и снова начал выбираться из машины.

Петр Петрович передернул затвор карабина и вновь прильнул к окуляру прицела. Флейта бросилась бежать, прихрамывая. Задняя правая лапа ее болталась из стороны в сторону, держась, по-видимому, на сухожилиях.

- Так-так-так-так, - застрекотал автомат. Столбики снежной пыли взметнулись намного дальше и левее несчастного животного. Снова громко, намного громче автомата, ударил карабин.

- Есть, попал! – с ликованием закричал Петр Петрович. – Попал! Лежит! – глаза его сверкали, лицо от возбуждения раскраснелось. – Как я ее?! На ходу!

- Убегает, Петр Петрович! – глядя в бинокль, закричал егерь. – Убегает.

Флейта, собрав последние силы, заваливаясь после каждого прыжка, пыталась добраться до березового колка метрах в пятидесяти от нее.

- Заводи! – заорал Петр Петрович на водителя. – Чего стоишь? Уйдет ведь! – как будто собака была его личным врагом, которого необходимо было уничтожить любыми путями.

Володя включил зажигание и рванул с места.

- Полковника забыли! – закричал егерь.

Начальник милиции на бегу короткими очередями пытался добить гончую.

- Придурок! – прорычал Петр Петрович. – Нас бы не подстрелил.

Джип быстро настиг уже ползущую, истекающую кровью Флейту и, не притормаживая, проехал по ней передним и задним колесами, почти не подпрыгивая на японской подвеске. У березняка он развернулся и снова приблизился к собаке. Раздавленный трехтонной машиной окровавленный заснеженный кусок мяса никоим образом не напоминал красавицу русскую гончую с таким музыкальным именем – Флейта.

Петр Петрович равнодушно взглянул на нее, сплюнул на снег и кнопкой закрыл окно.

- Поехали за ментом! – приказал он водителю.

Джип по-крейсерски, уверенно и плавно, подкатил к начальнику милиции.

- Ну что, Петрович? – кряхтя, забираясь в машину, спросил тот. – Не ушла?

- Готова! Куда она денется? – Петр Петрович уже успокоился. – Поехали лося посмотрим.

Через несколько минут джип остановился у следов крупного быка. Шел он широкой рысью, а с обеих сторон от тропы снег был забрызган кровавой пылью.

- По легким попали, - со знанием дела радостно заметил егерь, позабывший уже о том, что охота на лосей давно закрыта. – Должен скоро лечь. Не жилец с такой раной, – он выглядел, словно именинник. 

Петр Петрович благосклонно похлопал егеря по плечу:

- Молодец, Кузьмич!

- Матвеевич я, - почтительно поправил егерь.

- Все вы теперь Кузьмичи! – загоготал Петр Петрович и повернулся к машине. – Поехали по следам, скоро темнеть начнет, нужно догнать.

Лося, еще живого, обнаружили в мелиоративном канале километрах в трех увязшим в грязи. Бык почти не среагировал на появление своих преследователей. Лишь слегка повернул горбатую комолую голову в сторону суетившегося больше всех начальника милиции. Тот упросил Петра Петровича добить подранка.

- Я ему контрольный в голову сделаю, - угодливо хихикнул полковник.

Прицелился и очередью из автомата, подняв облако грязных водяных брызг, положил конец мучениям животного.

Лебедкой джипа лося вытащили из канала, и егерь принялся снимать с него шкуру.

3

Тяжеловато, конечно, на седьмом десятке топтать снег, пусть и не глубокий, но на морозе сыпучий, ноге не оттолкнуться. Шел Виул, не торопясь, поглядывая по сторонам: а ну как выскочит косой из бурьяна, или лиска выскользнет с лежки из-под положенного снежной нависью кустика.

Ветер, растерявший к обеду молодецкий задор, ненавязчиво обдувал раскрасневшееся лицо охотника. Скучновато, хотя и в привычку, брести по заснеженному зимнему полю. Вот раньше, бывало, выходили на охоту своим коллективом: Матвей Фомин с сыном Николкой, дядя Паша – у него еще с войны привезенный «Зауэр-три кольца» трофейный, всеобщая зависть, Петька Косой (Косой - это фамилия такая, только Петька и в самом деле косой), Витька-беспалый. Собак свора: и русские, и пегаши – Флейта, бабка нынешней Флейты, Труба, Карай, Лента, а у Косого – Химия и Швондер (это он с умыслом такие клички дал, чтоб никто подозвать не смог). Собаки были не чета нынешним – чутьистые, вязкие, голос отдавали изумительно, не охота с ними, а сказка. Набегаешься за день до дрожи в ногах, а к вечеру – костер, святое дело. По чарке с устатку и ну травить охотничьи байки. Где они теперь, товарищи по охоте? Дядя Паша спился, «Зауэр» свой легендарный продал за бесценок хлыщу какому-то городскому. По пьяному делу сошел куда-то и пропал. Милиция поискала-поискала, да куда там – замерз, видать, в лесу: зимой дело было, под Крещение. Матвей Фомин уж пятый годок как на кладбище под покосившимся деревянным крестом отдыхает. Николка сынок, мать его ети, никак памятник не спроворит. Совсем отца позабыл, все перед начальством лебезит, охоты ему устраивает. Ни стыда, ни совести. Разве ж это егерь – зерном, что охотники для подкормки зверей собирают, своих парсюков да курей кормит. А дикие, значит, лапу сосите. Петьку Косого посадили: начал оружие, что с войны осталось, откапывать да продавать. Стуканул кто-то, приехали из Области с обыском, а у него в кладовке полмешка картофельного тола, из снарядов выплавленного, да арсенал на чердаке – неделю оборону держать можно. А Витька-беспалый – тот молодец, выучился, в Области на большом заводе главным инженером на пенсию пошел. Приезжает иногда на шикарной иномарке, коньяком Виула угощает, а на охоту не ходит – толстый стал, сердце больное. Вот и морозит старые кости Виул один, с Флейтой своей:

- Куда сучонка подевалась? В петлю бы не попала. Повадился кто-то из тросика петли ставить. Сколько зверя в них гибнет!

Виул летом, когда по грибы ходил, много раз находил кости косуль, кабанов, а однажды даже оленя, сгнивших в не снятых на лето петлях. А собакам каково? Раньше за это дело самого могли в петлю сунуть, да чтоб постоял на цыпочках со связанными руками.

- Эх, народец! – в сердцах сплюнул Виул.

- Таах-х! – раздался не очень далекий выстрел. – Так-так-так-так… - снова автомат. – Таах-х, - карабин.

Виул только головой закачал. Ну, прямо, война какая-то. Тяжело сейчас зверям, шансов выжить очень и очень мало им остается. Куда там против такого оружия выстоять да машин, что по любой грязи идут. А тут недавно по телевизору один горе-охотник хвастался, как с вертолета громадного медведя завалил. Подвиг он, значит, такой совершил. Тьфу, срамота, да и только! Слава Богу, у нас еще с вертолетов не охотятся. А машины, джипы эти проклятые, уже появились. По осени все озимые были их следами порезаны – ночью коз да оленей фарили.

– Эк! – крякнул Виул. – Помянешь черта, а он уж тут как тут.

У березового колка на снегу серели широкие следы разворота этого самого джипа. Вот откуда стреляли. Хотя и так было ясно – автоматы да карабины не на запорожцах ездят.

- Неужели Константина повалили? – Виул выпугивал его иногда из этого березнячка. Приглядевшись, он заметил впереди на снегу метрах в пятидесяти какое-то алое пятно. Сердце защемило – жалко оленя! Однако действительность оказалась гораздо страшнее и тоскливее. Виула словно по голове шибанули, ноги подкосились сами собой, и он уселся в снег.

- Флейтушка, - прошептал он, - тебя-то за что?..

Из глаз покатились слезы.

- Звери, звери, какие звери, - бормотал он. – Собака-то чем перед вами провинилась? – стонал он, гладя окоченевший уже труп гончей.

Вдали снова раздалась автоматная очередь. Виул поднялся на ноги и помахал в ту сторону кулаком, хотел что-то крикнуть, да горло перехватило. И он снова упал на снег.

- Звери, фашисты!..

4

Тушу лося разрубили на несколько кусков и упаковали в заранее припасенные мешки, финские, на молнии, из толстого полиэтилена, очень удобно – ни одна кровинка салон не испачкает, и не воняет. Егерь с водителем, поспорив недолго, как правильно уложить, чтобы места поменьше занимало, кряхтя – тяжеловато ведь, - забросили мешки в широкий вместительный багажник. Шкуру хотели утопить в канале, но та упорно не шла на дно.

- Черт с ней, - решили, - пускай плавает.

Петр Петрович с начальником милиции в сторонке наблюдали за действиями слуг и попивали греческий коньяк из плоской с замысловатой гравировкой фляжки, подаренной Петру Петровичу в Германии во время недавней командировки. К его удовольствию, лось был ранен из карабина, ни одной автоматной пули в туше не обнаружили, что давало Петру Петровичу возможность поиздеваться над полковником. Но то ли тот был толстокож, то ли понимал, что на шутки начальства обижаться нельзя, только на все подколки он отвечал довольным гыгыканьем.

- Петр Петрович, - позвал шефа Володя. – Телефон.

- Кто там еще? – недовольно проворчал Петр Петрович. – Скажи, я занят.

- Никита Сергеевич.

- А-а, Никитка? Ну, дай я его обрадую. Пусть сковороду под печенку готовит да водки побольше.

Петр Петрович принял из рук водителя маленький серебристый «Сименс» и по-начальственному гаркнул в микрофон:

- Чего тебе, хрен моржовый?

Однако по мере того, как он слышал торопливую сбивчивую речь директора охотхозяйства, улыбка понемногу сходила с его лица.

- Понял, - закончил он разговор и повернулся к начальнику милиции. – Сдали нас, – глаза его гневно засверкали. – Позвонили в Область, что охотится кто-то с автоматом. Опергруппа из УВД выехала. Хорошо, у Никитки какой-то родственник в дежурке работает, позвонил, предупредил, – Петр Петрович со злостью взглянул на полковника. – И на хрена ты эту маслобойку с собой взял? Толку от нее? Только контрольные выстрелы делать. Хорошо, если одни менты едут, с ними ты разберешься, – начальник подобострастно закивал головой. – А вот если прихватят еще кого, лесников или охранников природы, хреново. Пока дело замнешь, понервничаешь. Ладно, не бросать же мясо. В случае чего - скажем нашли, а то - на егеря все спихнем, пускай расхлебывает. Поехали!

Забравшись в джип, Петр Петрович повернулся к начальнику милиции:

- А стукача мне найди! Твоя контора, я думаю, сможет. Я его, гада, раздавлю, как лягушку. Отдохнуть не дают, сволочи! Трогай! – махнул он водителю.

Ехали молча. Каждый думал о своем. Стемнело. Фары джипа то высвечивали колонны строевых сосен, то шарили по еловой чаще, то вырывались на просторы заснеженных полей. Вдруг в их свете мелькнул силуэт человека с ружьем на плече.

- Стой! – скомандовал Петр Петрович. – Вот он у нас и будет браконьером, что лося застрелил. Завезем к тебе в отдел, оформишь, как положено. Признаться твои молодцы, я думаю, его уговорят.

- Без проблем, - засмеялся полковник. – Ну, вы и хитрец, Петр Петрович.

Он открыл дверцу джипа:

- Садись, охотник, подвезем.

Человек, ничего не ответив, прошел мимо.

- Садись в машину, говорю! – грозно закричал начальник милиции в спину незнакомцу. Но тот продолжал удаляться, словно ничего не слыша.

- Чего сидишь? – Петр Петрович повернулся к егерю. – Задерживай браконьера!

- Да это же хозяин той гончей, что мы подстрелили, - виновато сказал тот. - Виул, с отцом моим дружил.

- Имя какое-то дурацкое. Он что – нерусский?

- Наш, местный. А имя это сокращенно, из первых букв – Владимир Ильич Ульянов-Ленин.

- Ну и придурок же у него отец был, - гыкнул Петр Петрович, словно и не он членствовал в райкоме, а одно время даже был вторым секретарем той партии, которую основал этот самый В. И. Ульянов-Ленин. – Сажай в машину этого «ленинца», а то сам будешь за лося отвечать.

Егерь посидел несколько секунд молча, потом быстро открыл дверку джипа и бросился догонять старика...

5

В райотделе милиции Виул долго не мог понять, чего хотят от него эти люди в мундирах при погонах и оружии. Потом, не глядя, подписал какие-то бумажки и, лежа на жестких нарах в холодной камере следственного изолятора, думал: «Не заладился день, с самого утра не заладился…»