Человек и дракон: репортаж с островов Индонезии

Вернемся к нашим варанам

Перед комодскими драконами у меня давний долг. Когда мы приехали в Индонезию впервые на месяц — красивые, потные и двадцатидвухлетние, — мы почему-то были уверены в том, что успеем все за один раз. И Комодо с его драконами был в спис­ке этого «всего». Но Индонезия оказалась нам великовата. Она вообще всегда оказывается больше, чем ты думал, — один только остров Суматра размером с Францию, а всего островов тут больше 17 тысяч, раскиданных по нескольким часовым поясам. Десятки наречий, десятки молодых вулканов, душных паромов, незнакомых фруктов. Духи предков, протестантские церкви среди рисовых террас, кофе и табак, самоубийственные маршрутки. У кого угодно голова закружится. И одного раза не хватит.

Прошло 13 лет. Один из моих тогдашних спутников завел четверых детей и перебрался в Австралию, второй стал фотографом, все больше в горячих точках, а я — ну, я лежу на палубе корабля-ботеля, успешно притворяющегося старинным, и, наконец, приближаюсь к своим варанам.

Мы высаживаемся на шатком деревянном пирсе — высаживаемся, и навстречу нам из сухого леса выходят три оленя и кабан. Огнегривый лев практически. Солнце палит. Вода лазурная до неприличия. На белоснежном песке четкие тени. Вообще-то мы здесь за драконами. Где драконы?

Комодо и соседние острова Ринча и Падар, образующие национальный парк, — куски вздыбленной, горячей, неприветливой земли. Самое место для гигантских доис­торических ящериц. Комодского дракона (если точнее, варана два метра длиной и весом под центнер) впервые обнаружили здесь только в начале ХХ века. Их всего несколько тысяч, и все живут по соседству: Комодо, Падар, Ринча. Острова принадлежат им, а человеческое поселение крошечное, одни экологи и рейнджеры.

Один из рейнджеров выходит навстречу. В руках у него рогатина, что вызывает некоторое беспокойство. «Добро пожаловать на Комодо, меня зовут Эммануэль, и я ваш гид. У нас тут в изобилии водятся олени и кабаны — ну вы видели, — а также буйволы, зеленые гадюки и гремучие змеи. Постарайтесь не уходить далеко от тропы, последний несчастный случай у нас был полгода назад с одним сингапурским фотографом».

Я только собираюсь спросить, много ли у нас шансов на встречу с драконом – или они все в лесу прячутся и мы зря плыли, но тут одно бревно, лежащее в тени домика на сваях, шевелится и поворачивает ко мне голову.

— Господи! Они в дома заходят?

— Ну, подниматься по лестницам они умеют. Мясо любят. Поэтому надо запирать двери.

Так же светски беседуя (ядовита ли слюна варанов? как быстро они бегают? определенно быстрее человека?), Эммануэль ведет нас по тропе вглубь острова. Второй рейнджер, тоже с рогатиной, замыкает цепочку.

— Они вас запоминают?

— Нет. Мы их да, а они нас нет. Мы для них вроде как звено пищевой цепочки. Как и все прочие животные.

— У них естественные враги есть?

—Только они сами. Грешат каннибализмом. Так у них популяция регулируется.

В лесу довольно жутко, трещат сухие листья, и теперь каждое бревно похоже на варана. Попадаются все больше любопытные олени. Варанов мы находим на водопое у ручья: два самца затевают драку. У варанов очень неприятное, если можно так выразиться, выражение лица. То есть в волке или льве, скажем, подозреваешь какие-то человеческие чувства, любовь к потомству хотя бы, — а тут на тебя смотрит бронированная машина.

— Кстати, они иногда своих детенышей едят. Поэтому молодые вараны умеют лазить по деревьям. Взрослые для этого слишком тяжелые. Так и спасаются.

— Эммануэль, последний вопрос. Почему вы решили здесь работать?

— Рептилий, знаете, люблю очень.

Главная база для поездок на Комодо — рыбацкий порт Лабуан-Баджо на западной оконечности острова Флорес. Название Флорес — образцово случайное: первые португальцы выгрузились на мысу, где, видите ли, было много цветов, назвали «кабу душ флореш», а об истинных размерах острова, видно, и не подозревали. В Лабуан-Баджо десятки лодок самого разного класса, от устрашающих посудин с клеенчатым навесом до стилизованных под старину ботелей — под любые запросы. Когда плывешь к Комодо от Флореса, на пути попадаются десятки островов — таких же небольших и гористых, подчеркнутых полосой белого песка — и совершенно необитаемых. Есть, например, остров летучих лисиц — летучих мышей размером с хорошую кошку; на закате они все разом снимаются и летят куда-то, можно пришвартоваться рядом и посмот­реть. Еще несколько лет назад до Комодо добирались только совсем отчаянные путешественники, сейчас балийс­кие туристы наконец выплеснулись из берегов и устремились сюда тоже: в этом году в Лабуан-Баджо, например, впервые приходилось бронировать столики заранее. Но островов и пустынных пляжей пока хватает на всех с избытком — мы вот останавливаемся на том, где розовый инстаграм-френдли песок. Мирных рыб, населяющих цветные кораллы у берега, просто хочется расцеловать — за то, что не рассматривают тебя как звено пищевой цепочки.

Вулканы и специи

С самолета, снижающегося над Молуккс­ким архипелагом, видно, какая это юная и страшная земля — первобытная даже. Три правильных конических вулкана на трех островах утопают в мокрой зелени — кажется, что на тебя из леса сейчас вылетит какой-нибудь археоптерикс. Путь из аэропорта Джакарты до острова Тернате занимает четыре часа; я с какой-то щекочущей гордостью чекинюсь в аэропорту имени султана Бабуллы.

Султан Бабулла заправлял на Тернате, когда специи ценились на вес золота, а дорога из Европы занимала год. С Молуккских «островов специй» — на Яву, а потом в Европу шли гвоздика и мускатный орех. Большинство европейцев покупало гвоздику втридорога в Батавии, будущей Джакарте, а до заветных островов добирались только самые отчаянные. Самыми влиятельными были султанаты Тидоре и Тернате — два острова, два вулкана и взрывоопасные отношения.

К началу XIX века торговля сошла на нет, а «острова специй» погрузились в сон. Форты сдались джунглям и превратились в живописные руины, оплетенные корнями и ветвями. В аэропортовом кафе, по совместительству торгующем подозрительными жемчугами, кассирша сидит и курит гвоздичную сигарету; я рассматриваю репринт испанской карты 1600-какого-то года, где Тернате и Тидоре изображены могучими прыщами, торчащими из моря. И жду рейса на Моротай.

Островок Моротай (яркая зелень, белейший песок), таких заметных выпуклос­тей лишенный, во Вторую мировую был авиабазой — союзники вышибли отсюда японцев и построили два аэродрома, сыгравшие важную роль при операциях на Филиппинах и Борнео. Один японский солдат, правда, остался. Тэруо Накамура скрывался в джунглях еще 30 лет, пока в 1974 году его не обнаружили индонезийцы. Тут и правда легко затеряться. На Моротае, в общем-то, ничего не происходит, кроме приливов и отливов. Лодка-водомерка джукунг качается у берега. Ничего, кроме миграции туч вдоль горизонта, качания пальм, перемены цвета воды, всех этих тихих вещей. Здесь нас настигла безвайфайность. Наша коробочка с интернетом промокла, пока мы курсировали на моторке между островами. Это пошло Моротаю и лично мне на пользу. Что осталось: бархатная тьма на террасе бунгало, чирикающая и стрекочущая. Запахи цветов. Можно перебирать дневные трофеи — раковины и куски кораллов. Вспоминать эпоху динозавров, когда, чтобы вызвать у друзей зависть постом из Индонезии, надо было бегать в единственное в поселке интернет-кафе (два компьютера на полу, сидеть по-турецки, иногда с улицы забегают куры). Геккон цыкает с потолка. Что делать на Моротае? Ничего не делать.

Спиной к горе, лицом к морю

У Бали поразительная судьба: пока на соседней Яве вовсю набирал силу ислам, сюда устремились «культурные беженцы» — царедворцы, скульпторы, художники, которые при новой религии не могли найти себе места. Так на острове плотно спрессовались индуистская и буддистская веры, а заодно и поклонение духам предков. Любой день выпадает на какой-нибудь праздник, статуи наряжают в парчовые саронги, и на рассвете даже из «Макдональд­са» выходит робкая девушка и кладет на домашний алтарь, похожий на птичью кормушку, что-нибудь съестное — для духов.

Самый большой и почитаемый храм, Пура-Бесаких, стоит на склоне священного вулкана Агунг, который весь последний год с переменным успехом грозит извержением. Тут своя система координат — север-юг и прочие восходы с закатами не при чем. Есть направление «к горам» и направление «к морю». В любой деревне главный храм, посвященный Брахме и предкам, всегда стоит ближе к склону горы. Дальше — храм общины, Вишну и дел земных. А ближний к морю — территория Шивы Разрушителя и соседствует с кладбищем.

Храмы Бали строят и воссоздают пос­тоянно. Вот заезжаешь в какое-то капустное поле на берегу одного из туманных горных озер и видишь, что там строится храм. В начальной стадии это выглядит как куличики из пластичной массы вроде цемента. Несколько сезонов дождей — и в завитушках храма появятся щербины и мох, и он будет выглядеть вполне древним.

В общем, надо ехать в центр острова за своими собственными открытиями — рисовыми террасами и затерянными водопадами. Прыгаешь со скользких камней в обжигающе холодную воду, чувствуешь себя в затерянном мире. Останавливаешься на проселке у навеса, чтобы купить колы, и вдруг из темных зарослей на тебя смотрит каменная ведьма с длинным языком и когтями, ухватившая двух младенцев. Это Рангда, «вдова» — главный местный злой дух. Противостоит ей Баронг, защитник добра, вездесущий человеколев с выпученными глазами; все это символизирует борьбу хаоса с гармонией, и гармония неизменно побеждает.

На Бали так всегда.

Евгения МАХИНА

Фото: Анна КИСЕЛЕВА, nat-geo.ru