Немного забавного из охотничьих наблюдений

Кабан и «метеорит»

Стоял сухой и солнечный октябрь. В один из вечеров сидели мы с Владимиром, российским охотником, на временной вышке на краю большого неубранного кукурузного поля. Стемнело. Недалекая деревня понемногу замирала. Изредка лениво подавали голоса немногочисленные петухи, да басил на окраине чем-то обиженный хозяевами дворовой пес: «Бау-бау-бау». Идеально круглое зеркало луны, поднявшейся над лесом, отразило лучи укатившегося на запад солнца, окрасив пейзаж в зыбкие серебристые тона. Легкий ветерок, поняв, что не сможет перерасти не только в ураган, но даже в бурю, смирился со своей судьбой и затих. Кабаны, обрадованные запаздыванием морозов и нерадивостью директора местного совхоза, собрались со всех окрестных лесов и азартно хрумкатели затвердевшими початками перезревшей кукурузы, готовясь к неизбежной зиме.

«Хряп», - доносился до нас громкий звук очередного сломанного кабаном початка. «Хрп-хрп-хрп», - его зерна исчезали в кабаньей вантробе. Нам оставалось только надеяться, что один из них выйдет на прокос перед вышкой, заранее подготовленный егерями. Кроме того, между кукурузой и лесом оставался разрыв шириной около пяти метров, на котором мы также надеялись добыть зверя. После двух часов ожидания мой клиент убедился, что кабаны в угодьях есть, но взять их весьма проблематично, о чем его предупреждали заранее.

Вдруг краем глаза я уловил какое-то движение слева, метрах в двадцати от вышки  и, повернув голову, увидел здоровенного секача, медленной трусцой направлявшегося в кукурузу. Пока Володя разобрался в ситуации, зверь оказался в недосягаемости среди высоких, метра под два, густых стеблей. «Хряп», - как насмешка донеслось до нас минут через пять почти перед самой вышкой. «Хрп-хрп-хрп», - громко продолжил издевательство не подозревавший о наших намерениях кабан. Судя по звуку, до него было метров пятнадцать.

- Володя, - обратился я к клиенту минут через двадцать, - вдвоем мы к нему не подкрадемся. Давай я попробую подойти один.

Дочь Владимира страдала от какой-то тяжелой болезни. Помимо традиционного лечения врачи посоветовали употреблять мясо дикого кабана. Об этом он поведал мне в свой первый приезд, еще в начале лета. Несколько месяцев ему сопутствовала удача, и Володя возвращался домой, в Москву, с запасом целебного продукта. Однако на этот раз истекал уже третий день охоты, а фортуна обходила нас стороной.

После минутного размышления добро было получено, и я бесшумно спустился с вышки.

Подойти к кабану в кукурузе несложно, но сделать прицельный выстрел гораздо труднее. Удача возможна только в том случае, если он выйдет на чистое место: специально сделанный прокос, полянку невызревших насаждений, мокрую низинку, в которую побоялся въезжать тракторист во время посевной, и тому подобное. Я неоднократно подкрадывался к зверю на расстояние в метр-полтора, - стволом дотянешься, - и, если бы был браконьером, то стрелял бы не раздумывая.

Но между нами все равно оставались стебли кукурузы, не позволявшие видеть кабана. Понимая, что вместо секача могла быть свинья, а также учитывая возможность подранка, о выстрелах «вслепую» не могло быть и речи. Спутать кабана с человеком на таком расстоянии, когда слышно было, как в пасти язык шевелится, я не боялся.

На этот раз решил действовать следующим образом. Так как зверь не отдалялся от опушки и в процессе кормежки двигался вдоль края поля, я решил выпугнуть его на прогал между кукурузой и лесом. Для этого, по моему мнению, нужно было забросить за него какой-нибудь предмет, чтобы создать, так сказать, фактор беспокойства, или по простому - шум, который заставит зверя рвануть к лесу и выскочить на чистое пространство.

В моей практике уже был подобный случай. В молодости, когда я только-только начал работать охотоведом охотхозяйства, мы с товарищем шли вдоль кукурузного поля. Было морозное утро первого дня октября, открытие загонной охоты на копытных. Попробовав погрызть отломленный початок и убедившись, что зерна уже очень твердые, я с досадой швырнул его назад в кукурузу. Каково же было наше удивление, когда в тот же миг раздался треск ломаемых стеблей, и на озимые, примыкавшие к кукурузному полю, метрах в пяти позади нас выскочил кабан-прошлогодок, резво припустивший галопом к опушке леса. Ружья были не заряжены, и зверь благополучно скрылся в сосновом молодняке под наше веселое улюлюканье.

На этот раз мне оставалось только найти подходящий для броска предмет, початок же ломать не будешь, секач не поймет. Сняв сапоги и оставшись в шерстяных носках, я медленно двигался параллельно кормящемуся кабану, нащупывая пальцами ног среди густой травы, уже покрывшейся инеем, камень, палку или что-нибудь подобное. Пройдя метров пятнадцать и не найдя ничего стоящего, я решил попробовать метнуть кусок дерна. С бесшумностью, которой мог бы позавидовать боец спецназа ГРУ, вырвал увесистый кусок земли, переплетенный корнями сивца, и, примерившись, метнул его в кукурузу, стараясь перекинуть зверя.

Кабан, только что сломавший очередной початок и намеревавшийся его обработать, замер. Земля от куска дерна громко прошелестела по сухим листьям кукурузы. Я приложил приклад ружья к плечу и направил ствол на чистое пространство. Однако никакой реакции не последовало. Минут на десять установилась гробовая тишина. Поняв, что на этот раз номер не удался, я с трудом сдерживал смех, представив, как секач в недоумении глядел на звездное небо, не понимая, что случилось, откуда прилетел песок. Затем: «Хряп», - кабан снова сломал початок, прохрустел его зерном и продолжил неторопливый променад вдоль поля.

Двигаясь вслед за ним, метров через двадцать я с радостью нащупал под ногой камень. Это был довольно увесистый, с полкилограмма булыжник, то, что надо. Взяв ружье в левую руку, я размахнулся правой и в момент «Хрп-хрп-хрп» швырнул поднятое с земли «оружие пролетариата» в заросли. Однако то ли не рассчитал свои силы, то ли кабан был немного дальше, чем я предполагал, только на этот раз не повезло нам обоим. Булыжник прочертил серебристое небо и упал… прямо на секача. Раздался глухой звук удара, обиженно-испуганный взвизг зверя «Ви-и-и!», и по кукурузе, как танк напролом, с каким-то утробным хрюканьем, почти подвыванием, протрещал в сторону дальнего леса кабан-бедолага, наверняка решивший, что в него попал метеорит. Другого объяснения случившемуся с его стороны, по моему мнению, придумать было нельзя! Меня начал бить гомерический хохот. Я вновь и вновь представлял, как он философически жевал кукурузный початок, глядя на луну, размышляя о чем-то своем, кабаньем. И вдруг шмяк: откуда ни возьмись, прилетело по голове! С ясного неба! Ни за что, ни про что! А ведь стоило насторожиться: сначала ведь песок просыпался! Что-то же где-то в космосе прохудилось, рушиться начало! А он расслабился. Отсмеявшись, я вернулся к Володе и поведал ему историю о секаче и «метеорите». Правда, он больше расстроился из-за неудачи.

А кабана мы добыли часа через два на другом, убранном, поле, не того, конечно. Обыденно, без приключений, просто выстрелом.

Пес и кот

В один из сентябрьских дней позвонил житель лесной деревни, расположенной на территории заказника, и сообщил, что его сосед, Тимоха, отправился в лес с ружьем. Этого Тимоху мы уже неоднократно пытались прищучить на браконьерстве, но все как-то неудачно. Не теряя времени, с егерем Сергеем на уазике заскочили в милицию за «разрешителем» - инспектором разрешительной системы Василием, отвечавшим в райотделе за борьбу с браконьерством, и минут через тридцать подъехали к развилке дорог, от которой до дома Тимохи по прямой было метров триста. Оставив егеря стеречь автомобиль и договорившись держать связь по рации, мы с Васей подкрались к хлипкому забору у браконьерской хаты, который вплотную примыкал к густому ельнику, и приготовились к долгому ожиданию. Так сказать, «сели в засаду». Жил Тимоха с братом, который по сведениям нашего негласного помощника уже три дня, как дома отсутствовал. Оба они нигде не работали, крали, что еще можно было украсть в местном совхозе, пьянствуя потом на вырученные деньги. На водку уходил и доход от браконьерского лова рыбы сетями, а также от продажи мяса зверей, попавшихся в расставленные по лесу петли.

Хата, как и следовало ожидать от таких «хозяев», стояла не шалевана, сложенная из почерневших и растрескавшихся от старости бревен. Нижние венцы, лежавшие почти на земле, подгнили и местами уже начали просыпаться коричневатой трухой. На выступе облупившегося фундамента из красного кирпича, безмятежно вытянувшись, спал на солнцепеке старый черный кот. У противоположного от нас забора возле покосившейся будки, крышу которой заменял выцветший обломанный лист шифера, положив лобастую косматую голову на вытянутые лапы, дремал большущий седой пес. В лучах не по-осеннему жаркого солнца, казалось, растаяли все звуки. Лишь порой доносилось то громче, то тише деловитое жужжание шмеля. Время как будто остановилось над этим двором. Минут через сорок после начала нашей засады пес проснулся, сладко зевнул, показав желтые сточенные клыки, поднялся, похлебал воды из стоящей рядом с будкой кастрюльки и направился в сторону кота. Тот приоткрыл один глаз, но не двигался с места.

Я с интересом наблюдал за картиной, разворачивающейся передо мной метрах в семи. Василий, разомлевший от жары, тихо посвистывал носом, прислонившись спиной к стволу липы. Подойдя к коту, пес внимательно обнюхал его от хвоста до кончика ушей, глубоко вздохнул, затем разинул пасть, захватил клыками кошачью голову, стащил бедолагу с притолоки и тронулся в сторону будки. Тело кота покачивалось в такт неторопливым шагам собаки, хвост волочился по земле, чертя в пыли замысловатые узоры. «Капут кошаку, - оторопело подумал я, - долежался!». Не ясно было, отчего вдруг возникла такая агрессия со стороны пса. Может, пока тот спал, кот стащил у него любимую сахарную косточку? Или со сна пес возомнил себя Акеллой, который не промахнулся? Добредя до будки, собака остановилась, с минуту постояла, о чем-то глубоко задумавшись, потом снова глубоко вздохнула и выплюнула свою жертву. Кот шмякнулся о землю, не издав ни единого звука. «Точно, капут!» - с сожалением констатировал я. Не то, чтобы кот мне стал дорог за этот час, но просто было как-то не по себе, не привык я видеть, как вот так, ни с того, ни с сего, собака душила соседа по двору, с которым, наверняка, прожила не один год. Причем сделала это походя, обыденно, безо всякой видимой злости. Каково же было мое удивление, когда секунд через десяток «мертвый» кот сладко потянулся, потом сел и как ни в чем не бывало начал лапой счищать со своей морды собачью слюну. Пес лежал рядышком и лениво взирал на кошачьи манипуляции, высунув язык. Минут через пятнадцать он вновь поднялся, пришлепал к уже приведшему себя в порядок коту и начал его обнюхивать. Тот недовольно оскалил пасть, но не издал ни звука. Закончив обонять, пес снова обхватил голову кота челюстями и, оторвав от земли, побрел со своей необычной ношей к дому. На этот раз, кот был выплюнут на подгнившие доски небольшого крыльца. Вылежав секунд десять в неподвижности, он снова занялся личной гигиеной.

Я был буквально шокирован такими своеобразными отношениями между дворочадцами. В течение ближайшего часа этот «смертельный» трюк повторялся еще раза три. Мы с Василием, которого я растолкал после второго действия, с каким-то детским восторгом наблюдали за этим необычным зрелищем. Больше всего поражало стоическое поведение кота, который воспринимал происходящее с философским безразличием. К реальности нас вернули шаги за спиной. Обернувшись, я с удивлением узнал в подходившем к нам мужике Петюню, брата Тимохи. Он широко улыбался, показывая небольшое количество оставшихся во рту пожелтевших зубов.

- А вы что, в засаде сидите? – радушно поинтересовался Петюня. – Тимоху ждете?

Мне хотелось от стыда провалиться сквозь землю. Хороши засадники, нечего сказать!

- Тебя ждем, - как ни в чем не бывало поднялся с земли Василий. - Пошли в хату. Позвонили, что вы с братом самогонкой торгуете.

- Кто бы нам продал, - закашлялся Петюня.

Услышав чужие голоса, обрадованный пес подбежал к забору и начал сипло брехать на нас, но после увиденного бояться его никак не хотелось. Я даже был благодарен этой «сладкой парочке». Засад в охотоведческой жизни случилось множество, и удачных, и безрезультатных, а такое необычное реалити-шоу в исполнении недрессированных животных – одно-единственное.

Разговоры, разговоры…

Как и многие люди, я очень люблю наблюдать за животными. К счастью, выбранная профессия позволяет мне любоваться не только домашними, но и дикими «братьями нашими меньшими», причем делать это гораздо чаще, чем большинству остальных сограждан. Более того, с далекой юности я стараюсь использовать любую возможность подобраться к ним как можно ближе, хотя, если честно признаться, немалую долю в этом составляет желание проверить свое умение в подкрадывании к зверю или птице, отточить его. В молодости мотивацией этому являлась результативность будущих охот. Сейчас, когда мое солнце миновало зенит и все ниже склоняется к горизонту, когда желание нажать на спусковой крючок реализуется в основном в случае острой необходимости, я делаю это просто из любопытства. Мне одинаково интересно скрадывать белку, удобно расположившуюся на сучке и грызущую еловую шишку, и кабана, ворочающего мерзлые земляные глыбы на заснеженном картофельном поле, ревущего на делянке оленя и мышкующую лисицу. За возможность понаблюдать за скрытыми от посторонних глаз сторонами жизни диких животных я очень люблю охоты с вышки и с подхода. Много интересного можно увидеть в ожидании выхода нужного тебе зверя.

Иногда, находясь в нескольких метрах от дикого животного, довольный собой, своим умением, я пытался вызвать его на беседу, или, если без шуток, проверить реакцию на человеческий голос. В каждом конкретном случае она бывала различной.

Подскакав на болоте к токующему еще в темноте на невысокой сосенке глухарю, я решил дождаться рассвета, стоя под ним, благо апрель уже близился к концу, и было довольно тепло. Глухарь пел метрах в трех над моей форменной ушанкой. Было отчетливо слышно, как он разворачивал веер своего опахала в момент перед точением: «Трррт!»

Вдосталь насмотревшись на петуха после восхода солнца, я решил поговорить с ним по душам. «Все поешь?» - задал я вопрос, конечно, несколько глуповатый, так, для завязки разговора, в момент перемолчки. Глухарь напружинился, готовый сорваться с ветки и закрутил головой, пытаясь понять, что за странные звуки раздались рядом с ним.

«Да ты не боись, я свой», - говорил я негромко, одними губами, не шевелясь. Петух продолжал крутить головой, но улетать вроде бы передумал.

«Глухарки давно разлетелись, а ты все скрипишь. Понимаю: любовь», - меня начал разбирать смех. Подумав несколько секунд над моими словами, петух развернулся на ветке, напрягся, и рядом со мной шлепнулась на мох зеленоватая трубочка переваренной сосновой хвои. «За что?» - спросил я с трудом, стараясь сохранить размеренную интонацию голоса, - хохот так и распирал меня. Вместо ответа упала еще одна трубочка, еще ближе. На мое счастье невдалеке раздалось чвяканье болотной жижи, и мимо нас, метрах в сорока, пробрел здоровенный черный лось. При первых же звуках его шагов глухарь снялся и улетел вглубь болота.

Аналогичную беседу я имел с козликом-двухлеткой. В конце длинного июльского дня, когда, перефразируя слова классика, обед давно кончился, а ужин еще не думал начинаться, я привез в охотхозяйство одного из лесхозов российского охотника на косулю, передал его в руки опытного егеря, а сам устроился на вышке-времянке, установленной на опушке леса. Прямо передо мной, метрах в пятидесяти, за небольшой полоской кустов протекал узкий ручеек. Перед кустами егеря разместили солонец, который представлял собой желоб, вырубленный в стволе сваленной прошлой осенью и оставленной комлем на пне осинке. На мой взгляд, это лучший тип солонца, простой в изготовлении, быстро осваиваемый животными и вмещающий достаточное количество глино-солевой смеси. Зверь - лось, олень, косуля, обнаружив такое «сооружение», начинает грызть молодую осиновую кору, доходит до соли и после этого становится ее заложником, только успевай наполнять корыто. Кора на стволе деревца перед моей вышкой, как я разглядел в бинокль, была гладко, до белой древесины обглодана животными. Под ним чернела вытоптанная многими копытами земля.

По словам егеря к этому солонцу в последнее время выходили небольшой козлик и мамочка косуля с двумя малышами. Слова егеря, к моему удовольствию, вскоре подтвердились появлением на краю леса, метрах в сорока от вышки, молодого, но рослого козлика – самца косули, одетого в ярко-рыжий, хорошо заметный среди летней зелени наряд. Довольно высоко над ушами разветвлялись на два отростка концы темно-коричневых рогов. «Вильчак», или, как говорят поляки, «видлак», обещал в недалеком будущем превратиться в хороший трофейный экземпляр. Постояв немного на опушке, прислушиваясь и принюхиваясь к окружающей обстановке, он, не обнаружив опасности, вышел на луг и начал кормиться, походя щипая побеги трав и кустарничков.

Однако несмотря на кажущуюся безмятежность, козлик осторожности не терял, периодически останавливался и внимательно осматривался по сторонам, смешно прядая длинными ушами. Вскоре я понял, что его появление на этом месте не случайно. Минут через десять кормежки «видлак» прямиком направился к солонцу и несколько минут лизал его содержимое. Потом прием пищи продолжился. На протяжении часа козел подходил к сваленной егерями осине четыре раза. Я в очередной раз убедился в насущной потребности животных в соли.

Во многих охотхозяйствах данному биотехническому мероприятию уделяют очень малое внимание, а в некоторых солонцы отсутствуют вовсе. В пору моего становления как охотоведа в наши угодья на глухаря приехала группа польских охотников. Среди них был Богдан, весельчак и балагур, владелец охотничьего хозяйства в Бещадах. Его слова стали для меня откровением и своеобразным наказом.

«Саша! – сказал он, - соль - это самая дешевая и самая эффективная подкормка для оленя и косули. В своем хозяйстве, площадью двадцать тысяч гектар мы ежегодно выкладываем двенадцать тонн соли».

С той поры мы с егерями стали уделять данному вопросу особое внимание и довольно быстро в полной мере ощутили благотворное воздействие постоянно заряженных солонцов. Численность оленя начала расти гораздо быстрее, в частности, и за счет подкочевки на солонцы из соседних охотхозяйств. И если олени и косули в зимний период охотно откликаются на подкормку зерном, сенажом и силосом, то для лося соль - единственное «лакомство», которым можно заманить к себе в угодья этого лесного отшельника, если они, конечно, пригодны для его обитания. Горькую улыбку вызвало как-то у меня радостное заявление одного из директоров охотхозяйства общества охотников, который с гордостью делился новаторством в этом вопросе: «Я беру пластиковую двухлитровую бутылку, насыпаю в нее соль, заливаю водой и потом этим раствором обливаю камни – большие валуны, на опушках и внутри леса, чтобы животные их лизали. Мне бутылки на полхозяйства хватает!»

После очередного посещения козликом солонца я решил побеседовать с ним, обсудить проблемы охоты вообще и трофейного дела в частности. Мне уже наскучило просто любоваться им. После первых произнесенных мною слов: «Как дела?», сказанных спокойным, лишенным эмоций голосом, козел, находившийся от вышки метрах в двадцати, замер, резко поднял голову и закрутил ею во все стороны, пытаясь понять, откуда доносятся необычные звуки.

«Ну что ты головой крутишь? – поинтересовался я. – Посмотри на вышку!» Он бросил долгий взгляд в мою сторону, однако неподвижность – лучший камуфляж. Постояв секунд десять-пятнадцать и осознав, что мои слова не несут угрозы его персоне, козлик снова начал кормиться. На мои дальнейшие сентенции по поводу неуважительного отношения к главному охотоведу области, не часто посещающему данный солонец, он почти не реагировал, в штатном режиме периодически прерывая кормежку и осматривая окрестности. Как поется в одной песне: «Любопытство не порок, любопытство – хобби».

Я решил сменить тактику и достаточно громко кашлянул. Зверь резко поднял голову, посмотрел в мою сторону, постоял неподвижно секунд десять и... направился к солонцу. Наверное, соль помогает избавляться от докучливых охотоведов. Дав ему полизать вволю, я кашлянул очень громко. В три прыжка козлик скрылся в зарослях кустарника. Достал!

Попытка завязать разговор с лосихой не увенчалась успехом. Готовясь к приему охотников на лося «на стону», я сидел на вышке на берегу заросшего мелиоративного канала. Несколько молодых березок и ив на торфяной карте передо мной были свежеизмочалены рогами изнывавшего от страсти кабальеро. Часа через два ожидания раздался громкий треск сучьев под копытами, и на берег канала в двух метрах от вышки вышла лосиха, лет трех-четырех. При желании я мог бы дотянуться до нее стволами ружья. Зайдя в воду, точнее, утопнув в грязи канала по брюхо, она начала жадно утолять жажду. Дав лосихе напиться, я вежливо спросил, где ее муж. Реакция была мгновенной и для меня неожиданной: резкий разворот, несколько прыжков и стремительно удаляющееся чавканье копыт по болоту. Не сложились у них, видимо, в семье отношения, задел за больное…

Разговоры с кабанами складывались по-разному. Некоторые никак не реагировали на мои каверзные вопросы и продолжали кормиться, так как обычно наши встречи происходили в момент принятия ими пищи. Другие, в основном мамы с детьми, заслышав мужскую речь, предпочитали немедленно скрыться и увести с собой потомство. В феврале нынешнего года я в очередной раз хотел побеседовать с одним из представителей кабаньего племени, увлеченно копавшимся в земле недалеко от опушки леса. Мы с местным охотоведом неторопливо брели по заснеженной дороге, когда заметили возвышающийся над снегом зад животного, метрах в двадцати от нас. Я свернул с тракторной колеи и двинулся к «землекопу». Когда расстояние сократилось до пяти-семи метров, к моему огорчению, в кармане, как всегда не вовремя, истошно завопил мобильник.

После первого звонка кабан, как я определил, секач лет трех-четырех, замер. После второго – поднял голову и недоуменно посмотрел в мою сторону. Измазанный черноземом лыч парил на морозном воздухе. Третий звонок – и зверь в несколько прыжков скрылся в лесу. Мои вопросы остались незаданными… Жаль. Хотя, если честно признаться, я и сам не очень жалую пишущую братию. Порой так исказят смысл сказанных тобой слов, что людям в глаза смотреть стыдно…

Фото Андрея Шимчука